Полумрак спартанского порядка детской комнаты - резанувший в закромах сознания образ. Надо же, я все еще помню... Пластик красиво и легко горит, подгоняя к белизне потолка едкий черный дым. Потрескивает крохотная мешковина, из чего сшито нелепое игрушечное одеяние, и я не могу оторвать глаз от кусачего огня, мой детский слух услаждает шипящий треск грубых нитей. Конечно, где-то там в глубине мальчишеской души, сгоревшего солдатика мне жаль. Знаю, как долго маленькая чертовка Ликки выпрашивала эту игрушку у родителей. Знаю, какой он на самом деле славный парень (у него же такое отпадное ружье и офицерская форма, яркая, настоящая). Но вот ты снова с нами, о, беспощадная воля левой пятки, и бравый солдат, облаченный в нелепое тряпье, теперь горит, привязанный к ножке письменного стола, кострище из цветных карандашей, печальные глаза-пуговки плюшевых игрушек провожают друга в последний путь, а я растерянно улыбаюсь, понимая что будет, когда игра закончится, и Василики выйдет из своего сумасбродного образа палача-инквизитора. Понимаю, сколько слез прольет она, когда поймет - солдатика уже не спасти. Дети в этом возрасте так необъяснимо логичны. Но женщины - всегда женщины, даром что маленькие.
А вообще, нам тогда здорово досталось. Едва не устроенный пожар куда больше будоражит родительскую фантазию, чем только что проявленная жестокость единственной дочери, которой одно лишь правильное будущее - обеды готовить, да рубашки мужа стирать. И сколько не скрывайся среди многогранности собственной души, сколько не развивай добродетели и пороки взросления, от сути своей, природного воплощения - никуда еще никто не сбежал. Ибо невозможно сбросить ее, как старую змеиную кожу. Но так же невозможно назвать эту непокорную хищницу, что едва ли не мурчит, блаженствуя на моем столе, жертвой собственных заблуждений и гендерной лжи. Тебе ли судить о том, что есть движение вверх, к Свету? И что способна унести за собой Тьма бушующим потоком? Погляди хотя бы на свои жалкие попытки удержать в этой женщине малейшую память о себе... Припомни-ка, сколько лет это продолжается?
И столько же, а может и больше - но это будет продолжаться. Иногда даже понимаю - эту нашу затянувшуюся игру когда-нибудь придется прервать. Но ты не можешь знать, что будет с тобой в этот момент. И найдутся ли у тебя для того все необходимые силы.
Взгляд чуть поодаль, в бесконечность, за пределы этих непослушных волос, что столь вызывающе струились по моим пальцам. Там, большое настенное зеркало отражает, нет, не лицо. Маску. Ослепительно-холодную, сдержанно-надменную, но... все же маску. И лишь Лерье, так давно и так бесцеремонно сумевшая содрать ее с меня, невзирая на мои стиснутые зубы, на треск сухожилий, она настойчиво и не по-женски грубо тянула, пока не увидела всю внутреннюю суть. И все даже не подумала бежать без оглядки с протяжным визгом. С ней всегда было как-то по другому.
Затянувшиеся чувственные объятия - как нравится мне, до безобразия, до сумасшествия, до синяков на шелковой коже, причинять ей болезненные прикосновения, граничащие с дразнящим наслаждением. Нравится слушать оргазменный крик, будто предсмертное рычание дикой волчицы. Понимать - Ли всегда отдается так, будто второго раза не будет. Будто это - воистину последнее, что успеет сделать она за отведенные крохи жизни. Но наверное, это нисколько не удивительно для той, что привыкла каждый день заглядывать в пустые глазницы Мрачного Жнеца, и это заместо утреннего бодрящего кофе. Куда более удивительно, в какой пучине следом за ней тону и я. Возвращая стоекратно каждое движение, упиваясь спазмами женского тела до своего последнего всплеска. Она знает.
Знает и то, что последует за расстегнутой блузкой, за моим небрежно брошенным на спинку стула пиджаком, за безудержным желанием превратить этот офис (ставший откровенно бесполезной фигней, чего скрывать) в огромную гору руин. Одна лишь манящая провокация в виде тонкой шеи, изящно склонившейся набок, и можно с самой свирепой страстью впиться в эти вены, наверняка самого потрясающего синего оттенка. Можно, нам - так и вовсе практически все. Только зеркало, как нарочно, отражает эту чертову маску, что даже взгляд - испепеляющий, дикий, едва ли уже выведет из заблуждения.
О, нет, я вовсе не собирался останавливаться. Можно ли это себе позволить, лаская каждый изгиб совершенного тела, что так чертовски вальяжно лежит перед тобой, на деревянном столе, чувствуя спиной ту боль, ту тяжесть, что посильнее пытается продавить ее вся моя звериная суть. Дело за малым - избавить от обилия лишней одежды, что есть дорогостоящий бренд перед вопиющими инстинктами, перед самим слиянием.
- От тебя, ненасытной, разве что-то скроешь? - ехидно вопрошаю я, наблюдая за тонкими пальцами этой адской женщины, когда они, распаляя мучительный жар, все же добрались до моей ширинки. - Сюда иди!
Когда женское тело, с легкостью сломанной куклы, прижимается ближе, под неумолимый рывок - резкий, грубый, со смесью тщательно скрытого страха перед ее красотой и ненависти к себе за собственную несдержанность, осознания - тебе не прекратить эту открытую провокацию, змеиный хитросплетенный клубок бесноватой Кобры. И... внутренний звонок, злополучная кнопка-облом, вырабатывающая сугубо профессиональные навыки офисного задрота. Как долго можно просидеть на арендованной площади, чтобы пойти у них на поводу? Чтобы вместо грубого сношения, расшатанного стола и разбитого факса вычурным движением приподнять руку на уровень глаз, и безмолвно уставиться на электронные цифры, которые не помешало бы и основательно разобрать, разложить по полочкам, понять - то, что они отображают без десяти минут три, это ни хрена не шутка, не ошибка, и не оптическая иллюзия.
- В три часа, говоришь? Да ты, верно, издеваешься? - хотя обвинять здесь уже некого...
С чутьем профессионального охотника резкий поворот головы в сторону закрытой двери. Там, в приемном покое, месте, где обычно дремлет Рерри (либо занимается такими абсурдными вещами, что огромных сил дается перед соблазном пристрелить ее к чертям собачьим), послышались чьи-то шаги. Хорошо, что ее на месте нет. Это п*зда просто, что о нас подумать могут. Если еще реально могут хуже.
Да уж, та еще картина маслом, когда на приведение себя в порядок - меньше минуты. Следом - приоткрытое окно, в легкой попытке прощания с феромонами. Зеркало - маска. Энергично-деловая, сотрудническая.
- Откроешь?
Вот дерьмо! Дверь-то не заперта.